Неточные совпадения
Алексей Александрович грустно усмехнулся, посмотрел на шурина и, не отвечая, подошел
к столу, взял с него начатое письмо и
подал шурину.
«Впрочем, это дело кончено, нечего думать об этом», сказал себе Алексей Александрович. И, думая только о предстоящем отъезде и деле ревизии, он вошел в свой нумер и спросил у провожавшего швейцара, где его лакей; швейцар сказал, что лакей только что вышел. Алексей Александрович велел себе
подать чаю, сел
к столу и, взяв Фрума, стал соображать маршрут путешествия.
Накушавшись чаю, он уселся перед
столом, велел
подать себе свечу, вынул из кармана афишу, поднес ее
к свече и стал читать, прищуря немного правый глаз.
И вот из ближнего посада,
Созревших барышень кумир,
Уездных матушек отрада,
Приехал ротный командир;
Вошел… Ах, новость, да какая!
Музыка будет полковая!
Полковник сам ее послал.
Какая радость: будет бал!
Девчонки прыгают заране;
Но кушать
подали. Четой
Идут за
стол рука с рукой.
Теснятся барышни
к Татьяне;
Мужчины против; и, крестясь,
Толпа жужжит, за
стол садясь.
Он знак
подаст — и все хлопочут;
Он пьет — все пьют и все кричат;
Он засмеется — все хохочут;
Нахмурит брови — все молчат;
Так, он хозяин, это ясно:
И Тане уж не так ужасно,
И любопытная теперь
Немного растворила дверь…
Вдруг ветер дунул, загашая
Огонь светильников ночных;
Смутилась шайка домовых;
Онегин, взорами сверкая,
Из-за
стола гремя встает;
Все встали: он
к дверям идет.
Она вынула из портфеля письмо и
подала ему. Он подошел
к свечке, прочел и положил на
стол. А глаза опять обратились на нее с тем же выражением, какого она уж давно не видала в нем.
Он
подал просьбу
к переводу в статскую службу и был посажен
к Аянову в
стол. Но читатель уже знает, что и статская служба удалась ему не лучше военной. Он оставил ее и стал ходить в академию.
— Понимать-то можешь что-нибудь али еще нет? На вот, прочти, полюбуйся. — И, взяв со
стола записку, она
подала ее мне, а сама стала передо мной в ожидании. Я сейчас узнал руку Версилова, было всего несколько строк: это была записка
к Катерине Николавне. Я вздрогнул, и понимание мгновенно воротилось ко мне во всей силе. Вот содержание этой ужасной, безобразной, нелепой, разбойнической записки, слово в слово...
— Мисси, venez donc à notre table. Ou vous apportera votre thé… [идите
к нашему
столу. Вам сюда
подадут чай…] И вы… — обратилась она
к офицеру, говорившему с Мисси, очевидно забыв его имя, — пожалуйте сюда. Чаю, князь, прикажете?
Веревкин пролез в двери и поместился
к столу. Привалов позвонил и велел
подать водки. После третьей рюмки Nicolas наконец заговорил...
За все время, пока он живет в Дялиже, любовь
к Котику была его единственной радостью и, вероятно, последней. По вечерам он играет в клубе в винт и потом сидит один за большим
столом и ужинает. Ему прислуживает лакей Иван, самый старый и почтенный,
подают ему лафит № 17, и уже все — и старшины клуба, и повар, и лакей — знают, что он любит и чего не любит, стараются изо всех сил угодить ему, а то, чего доброго, рассердится вдруг и станет стучать палкой о пол.
— Именно тебя, — усмехнулся Ракитин. — Поспешаешь
к отцу игумену. Знаю; у того
стол. С самого того времени, как архиерея с генералом Пахатовым принимал, помнишь, такого
стола еще не было. Я там не буду, а ты ступай, соусы
подавай. Скажи ты мне, Алексей, одно: что сей сон значит? Я вот что хотел спросить.
Старик подошел
к столу, порылся в небольшой пачке бумаг, хладнокровно вытащил одну и
подал. Я читал и не верил своим глазам; такое полнейшее отсутствие справедливости, такое наглое, бесстыдное беззаконие удивило даже в России.
Матушка первая подходит
к столу, кладет на тарелку моченое яблоко и
подает его отцу.
Завсегдатаи «вшивой биржи». Их мало кто знал, зато они знали всех, но у них не было обычая
подавать вида, что они знакомы между собой. Сидя рядом, перекидывались словами, иной подходил
к занятому уже
столу и просил, будто у незнакомых, разрешения сесть. Любимое место подальше от окон, поближе
к темному углу.
Я робко подошел
к среднему
столу и
подал линейку.
Князь слышал весь этот разговор, сидя в уголке за своею каллиграфскою пробой. Он кончил, подошел
к столу и
подал свой листок.
Баушка бережно взяла деньги, пересчитала их и унесла
к себе в заднюю избу, а Кишкин сидел у
стола и посмеивался. Когда старуха вернулась, он
подал ей десятирублевую ассигнацию.
Между тем день стал склоняться
к вечеру; на
столе у Розанова все еще стоял нетронутый обед, а Розанов, мрачный и задумчивый, ходил по опустевшей квартире. Наконец и стемнело; горничная
подала свечи и еще раз сказала...
К обеду все воротились и привезли с собой попа с попадьей, накрыли большой
стол в зале, уставили его множеством кушаний; потом
подали разных блинов и так же аппетитно все кушали (разумеется, кроме отца и матери), крестясь и поминая бабушку, как это делали после смерти дедушки.
— В таком случае, позвольте вам презентовать сию книжку! — проговорил Александр Иванович и, подойдя
к столу, написал на книжке: Павлу Михайловичу Вихрову, от автора, — и затем
подал ее Павлу.
— Ну, Ваня, таково-то житье мое! По этой причине непременно водочки! — решил Маслобоев, оправляя волосы и чуть не бегом направляясь
к графину. Но Александра Семеновна предупредила его: подскочила
к столу, налила сама,
подала и даже ласково потрепала его по щеке. Маслобоев с гордостью подмигнул мне глазом, щелкнул языком и торжественно выпил свою рюмку.
Когда Ромашов, обходя
стол, приблизился
к нему, Николаев быстро взглянул на него и тотчас же отвернулся, чтобы не
подать руки, и с преувеличенным интересом заговорил с своим соседом.
В этом случае он подзывает лакея
к себе и без церемонии приказывает ему
подать вина с другого
стола, за которым сидят женихи и статские советники.
Подают бутылку вина; Праздношатающийся приметно подвигает свой стул
к столу собеседников.
Он в течение всего того дня всячески старался оказывать глубочайшее почтение Санину; за
столом, торжественно и решительно, минуя дам,
подавал блюда ему первому; во время карточной игры уступал ему прикупку, не дерзал его ремизить; объявлял, ни
к селу ни
к городу, что русские — самый великодушный, храбрый и решительный народ в мире!
Подавали на
стол,
к чаю, красное крымское вино, тартинки с маслом и сыром, сладкие сухари. Играл на пианино все тот же маленький, рыжеватый, веселый Панков из консерватории, давно сохнувший по младшей дочке Любе, а когда его не было, то заводили механический музыкальный ящик «Монопан» и плясали под него. В то время не было ни одного дома в Москве, где бы не танцевали при всяком удобном случае, до полной усталости.
В саду «Эрмитаж» как-то
к нам подошел щеголевато одетый пожилой, худенький брюнет с бриллиантовым перстнем и протянул с любезными словами Н.И. Пастухову руку. Тот молча
подал ему два пальца и, отвернувшись, продолжал разговаривать со мной. Брюнет постоял и немного конфузливо отошел от
стола.
Вставая утром, он не находил на обычном месте своего платья и должен был вести продолжительные переговоры, чтобы получить чистое белье, чай и обед ему
подавали то спозаранку, то слишком поздно, причем прислуживал полупьяный лакей Прохор, который являлся
к столу в запятнанном сюртуке и от которого вечно воняло какою-то противной смесью рыбы и водки.
Войдя мягкими, поспешными шагами в гостиную, он извинился перед дамами за то, что опоздал, поздоровался с мужчинами и подошел
к грузинской княгине Манане Орбельяни, сорокапятилетней, восточного склада, полной, высокой красавице, и
подал ей руку, чтобы вести ее
к столу.
Этим олимпическим смехом окончилось служебное поприще доброго приятеля нашего, Владимира Петровича Бельтова. Это было ровно за десять лет до того знаменитого дня, когда в то самое время, как у Веры Васильевны за
столом подавали пудинг, раздался колокольчик, — Максим Иванович не вытерпел и побежал
к окну. Что же делал Бельтов в продолжение этих десяти лет?
— Не надо доктора! Я только ухо поцарапал, — и Коля бросился
к жене,
подавая ей со
стола салфетку.
Карп. Как вроде в забвении-с; надо полагать, с дороги-с. Требовали бумаги и чернил; долго ходили по беседке, всё думали; сели
к столу, написали записку и приказали вам отдать. (
Подает записку.)
Подали кофе. Молодая молча села
к столу и начала разливать черную влагу, как-то особенно округляя обнаженные до локтей руки. Мужчины подошли
к столу, молча сели, толстый взял чашку и вздохнул, сказав...
— Ах, да… вот! Представь себе! у нас вчера целый содом случился. С утра мой прапорщик пропал. Завтракать
подали — нет его; обедать ждали-ждали — нет как нет! Уж поздно вечером, как я из моей tournee [поездки (франц.)] воротилась, пошли
к нему в комнату, смотрим, а там на
столе записка лежит. «Не обвиняйте никого в моей смерти. Умираю, потому что результатов не вижу. Тело мое найдете на чердаке»… Можешь себе представить мое чувство!
Зинаида Федоровна бросила на
стол салфетку и быстро, с жалким, страдальческим лицом, вышла из столовой. Поля, громко рыдая и что-то причитывая, тоже вышла. Суп и рябчик остыли. И почему-то теперь вся эта ресторанная роскошь, бывшая на
столе, показалась мне скудною, воровскою, похожею на Полю. Самый жалкий и преступный вид имели два пирожка на тарелочке. «Сегодня нас унесут обратно в ресторан, — как бы говорили они, — а завтра опять
подадут к обеду какому-нибудь чиновнику или знаменитой певице».
Коринкина
подает руку и уходит. Кручинина садится
к столу, вынимает роль и читает. Входит Муров.
Вот они на
столе: тысяча сто. Ты съезди
к ней сегодня и отдай собственноручно. Нате, мол, Зинаида Савишна, подавитесь! Только, смотри, и виду не
подавай, что у меня занял, храни тебя бог! А то достанется мне на орехи от кружовенного варенья! (Всматривается в лицо Иванова.) Ну, ну, не надо! (Быстро берет со
стола деньги и прячет в карман.) Не надо! Я пошутил… Извини, ради Христа!
Мясо
подавали очень редко, блюда всё были молочные, а в среды и в пятницы — постные, и в эти дни подавались
к столу розовые тарелки, которые назывались постными.
Губернатору и графу Функендорфу угрожало то же самое: в зале пробило уже два часа, а они еще не жаловали. Обладавшие аппетитом гости напрасно похаживали около окон и посматривали на открытую дорогу, на которой должен был показаться экипаж, — однако его не было. Проходила уже и отсроченная четверть часа, и княгиня готовилась привстать и
подать руку Рогожину, который имел привилегию водить бабушку
к столу, как вдруг кто-то крикнул: «Едут!»
Все это было не в ее вкусе, но она смолчала и пригласила гостей присесть на минуту, а потом сейчас же почти встала и,
подав руку графу, отправилась
к столу.
— Хорошо! — отвечал князь и, встав из-за
стола, сейчас же велел
подать себе карету и поехал
к Миклакову.
— Жареные рябчики! — вскричал толстый господин, провожая жадным взором служанку, которая на большом блюде начала разносить жаркое. — Ну вот, почтеннейший, — продолжал он, обращаясь
к худощавому старику, — не говорил ли я вам, что блюда блюдам розь. В «Мысе Доброй Надежды» и пять блюд, но
подают ли там за общим
столом вот это? — примолвил он, подхватя на вилку жареного рябчика.
Уже пробило девять, а никто не являлся, хотя обычно гимназисты собирались
к восьми, а то и раньше, и Саша сидел в своей комнате, и Линочка… где была Линочка? — да где-то тут же. Уже и самовар
подали во второй раз, и все за тем же пустым
столом кипел он, когда Елена Петровна пошла в комнату
к сыну и удивленно спросила...
Он умылся из ручья, прочел утренние молитвы, и захотелось ему чаю и горячих пышек со сметаной, которые каждое утро
подают у тестя
к столу.
Смерклось;
подали свеч; поставили на
стол разные закуски и медный самовар; Борис Петрович был в восхищении, жена его не знала, как угостить милого приезжего; дверь в гостиную, до половины растворенная, пропускала яркую полосу света в соседнюю комнату, где по стенам чернели высокие шкафы, наполненные домашней посудой; в этой комнате, у дверей, на цыпочках стояла Ольга и смотрела на Юрия, и больше нежели пустое любопытство понудило ее
к этому…
Но все та же фантазия подхватила на своем игривом полете и старушку, и любопытных прохожих, и смеющуюся девочку, и мужичков, которые тут же вечеряют на своих барках, запрудивших Фонтанку (положим, в это время по ней проходил наш герой), заткала шаловливо всех и все в свою канву, как мух в паутину, и с новым приобретением чудак уже вошел
к себе в отрадную норку, уже сел за обед, уже давно отобедал и очнулся только тогда, когда задумчивая и вечно печальная Матрена, которая ему прислуживает, уже все прибрала со
стола и
подала ему трубку, очнулся и с удивлением вспомнил, что он уже совсем пообедал, решительно проглядев, как это сделалось.
Наш генерал солидно и важно подошел
к столу; лакей бросился было
подать ему стул, но он не заметил лакея; очень долго вынимал кошелек, очень долго вынимал из кошелька триста франков золотом, поставил их на черную и выиграл.
Генерал занял место за
столом знакомых ему офицеров, поклонился всем вставшим при его приходе и громко сказал: «Садитесь, господа!» — что относилось
к нижним чинам. Мы молча кончили обед; Иван Платоныч приказал
подать красного румынского вина и после второй бутылки, когда лицо у него повеселело и щеки и нос приняли яркий оттенок, обратился ко мне...
Фешка, краснея от натуги и того особенного волнения, которое неизменно овладевало ей в присутствии всякого постороннего «мущины»,
подала самовар и бегом бросилась
к двери, причем одним плечом попала в косяк; явилась Глафира Митревна, и мы по-семейному уселись вокруг
стола.